Рецензия на фильм Человек-амфибия

Роман Александра Беляева “Человек-амфибия” появился в 1928 году. Одноименный фильм – тридцать четыре года спустя. Книга написана в год официального рождения звукового кино. Фильм снимался в ту пору, когда съемочная техника уже освоила морские глубины.

В конце двадцатых особой романтикой наделялось позитивное знание социального будущего. Начало шестидесятых было эпохой романтического настоящего. Толковали о фильмах и “лириках”, о том, стоит ли отправляться на Марс, брать с собой веточку сирени и цитировать наизусть строчку-другую Аполлинера.

У нас глубоководный культ перекликался с суровой поэзией одиночества. За три года до “Человека-амфибии” на “Ленфильме” сняли “Последний дюйм”, в котором двухсотпроцентно хемингуэевский Николай Крюков насмерть бился под водой с акулами-лю­доедами. Еще через несколько лет воображение советских зрителей навсегда поразит сцена подводных похорон из франко-итальянских “Искателей приключений”, когда под переливчатый вокализ тело Джин Шимкус медленно опустится на дно.

Так вплоть до конца вось­мидесятых, до “Голубой звезды” Люка Бессона, нырнувшего отдох­нуть на полпути из парижской подземки к американскому экрану.

Не менее экзотичной средой, чем облака или толща вод, для со­ветского кино была заграница. Конструируя ее, советское кино всегда садилось в лужу. Париж, снятый во Львове, или Таллин, за­гримированный под Берлин, неизменно выдавали рукоделие и кус­тарщину. “Человек-амфибия” оказался в числе немногих фильмов, где заграница получилась без поддавков и стильно. Южный порто­вый город, темно-синее небо, яркое солнце и пыль, длинные жаров­ни и маленькие лавочки, почти пахнущие с экрана ванилью, имби­рем и табаком, не были потугами на копию асфальтовых джунглей или тщетной попыткой подглядеть в щелочку железного занавеса.

Марсель, Алжир, Лиссабон? Может быть, Маракайбо или Джордж­таун? Или Касабланка?

А вернее всего Зурбаган – столица мечты, призрачный город, придуманный и занесенный на карту шестиде­сятых Александром Грином. В экранном варианте “Человека-ам­фибии” Грин как будто и впрямь переписал Беляева. И не только потому, что сыгравшая Гуттеэре Анастасия Вертинская за год до этого снялась в роли Ассоль из “Алых парусов” (еще через два года она станет Офелией в козинцевском “Гамлете” и окончательно утвердит себя как муза шестидесятых).

Романтическая история чужака, отшельника и изгоя ста­ла не менее романтической историей любви, оглушительной мелодрамой с фантастическим допуском.

Задолго до мыльных опер в ней была причудливая тропическая среда, море, солнце, ловцы жемчуга, ночные кабаки, классная баллада Андрея Петрова о том, что “лучше лежать на дне”, и знаменитые буги-вуги “Эй, моряк, ты слишком долго плавал!”. Притча о нетерпимости стала больше похожей на жанровый фильм. Профессор Сальватор стал благород­ным отцом, нудновато-положительный Ольсен – другом-наперсни­ком, а жадный Дон Педро – роскошным злодеем.

Облагодетельствованный рыбак во­пил:

И это была сущая правда, потому что только безалаберные богачи могут купаться в уличных фонта­нах и расплачиваться мокрыми копьями денег.

Диктатору стиля Дэвиду Води Понадобилось более десяти лет, чтобы осознать близость инопланетянина и плейбоя. Ихтиандр был и тем и другим с той же легкостью, с какой менял наряды. К тому же Владимир Коренев оказался едва ли не первым советским акте­ром, которого начали снимать как откровенно конфетного жанро­вого красавца.

Что касается скафандра и шлема-плавника, и здесь эксклюзив можно оспаривать. Во второй половине пятидесятых американец Джек Арнольд запустил классическую киносерию “Чудовище чер­ной лагуны”, где плавающий монстр поразительно напоминает на­шего Ихтиандра. Разница лишь в том, что тамошний жабродышащий запутался в инстинктах и душегубстве, а наш поднял со дна жемчужное ожерелье романтики и свободы. Можно ли сказать, что по эту сторону “железного занавеса” жилось веселее?

Неизвестно. Однако только в год выхода “Человека-амфибию” посмотрели шестьдесят пять с половиной миллионов зрителей.