Проблема морального идеала

Проблема объективности этических правил и норм тесно связана с другим фундаментальным вопросом – вопросом о моральном идеале. Возможно ли в реальном мире жить, полностью соответствуя требованиям высших моральных принципов, или же такая жизнь является недостижимой? На этот счет также существуют различные мнения.

Древние стоики (IV-I вв. до н. э.), например, считали этический идеал осуществимым и даже создали целое учение о мудреце, достигшем этого состояния. Этот мудрец должен жить, всецело руководствуясь собственными принципами, следование которым не может быть нарушено никакими внешними обстоятельствами, и именно такая позиция может ему обеспечить подлинную свободу. Отсюда знаменитый афоризм этой школы: «Мудрец свободен даже в цепях». Примером такого мудреца стоики считали Сократа.

Более поздние авторы были осторожнее в подобных утверждениях. Так, например, Кант принципиально отрицал возможность полной реализации в жизни этического идеала. Более того, именно с ощущением принципиальной недостижимости для обычного человека диктуемого этим идеалом образа жизни Кант связывал возникновение у людей представления о Богочеловеке, который только и оказывается способным к полной реализации этического идеала.

Осуществленный, или, что-то же, осуществимый, идеал потерял бы всю свою красоту, всю свою особую притягательную силу… Идеал играет роль звезды, по которой в ночную пору заблудившийся путник выбирает дорогу, сколько бы ни шел путник, он никогда не приблизится к едва мерцающему, удаленному на неизмеримое расстояние светилу. Но далекая, прекрасная звезда верно указывает путь, и ее не заменит прозаический и вполне доступный фонарь под руками.

Тем не менее расхождения гегельянцев и кантианцев касались и этой проблемы. В утверждении Канта и его последователей о принципиальной недостижимости этического идеала Гегель вскрыл целое «гнездо противоречий и антиномий». Прежде всего, возможно ли ожидать от человека серьезного отношения к задаче, которую он никогда не сможет решить?

Ведь, вступая в этическую сферу, мы должны не забывать, что принципы, задаваемые этой сферой, предполагают не просто свое абстрактное принятие, а требуют действий на этой основе, причем действий, от которых вполне может оказаться зависимой сама жизнь человека. Неужели же человек будет жертвовать жизнью ради цели, которая в принципе не может быть достигнута?

Притом ориентация на недостижимую цель высшего Блага обесценивает в конечном итоге реальные поступки человека и то реальное добро, что может быть реализовано (достигнуто) через их посредство. Это противоречие Гегель формулирует следующим образом: «Так как должно быть выполнено общее благо, то поэтому не делается ничего доброго».

Не менее противоречивым выглядит и итог моральной деятельности, т. е. само высшее Благо. Как и в любой борьбе, победа является конечной целью, после чего борьба должна прекратиться. Но поскольку моральная деятельность существует лишь при условии противостоящего неморального мира, то абсолютная цель состоит в том, чтобы моральная деятельность вовсе не существовала.

Наконец, если все промежуточные состояния составляют несовершенную мораль, которая по высшим меркам вообще не может способствовать достижению высшего Блага, то она и вовсе не является моралью, и, соответственно, постулируемое Кантом посмертное блаженство получается исключительно из милости, а вовсе не по достоинствам и заслугам.

Именно поэтому Гегель противопоставляет моральности точку зрения нравственности (во введенном выше смысле этого слова), которая рассматривается им как более высокое формообразование духа и определяется как «субстанция, знающая себя свободной, в которой абсолютное долженствование есть в такой же мере и бытие».

Нравственность, таким образом, есть реализация свободы, манифестация ее силы, в то время как в моральности мы имеем дело лишь с требованием свободы, которая оказывается бессильной преодолеть противостоящий ей несвободный мир.

Но очевидно, что этому статусу соответствует лишь та система нравственности, основу которой составляют высшие принципы разумности и добра. Когда же в таком случае будет достигнуто данное состояние? Когда возникнет общество, в котором будет господствовать разумная система нравственности, и, соответственно, будет реализовано высшее благо?

Что должно для этого произойти в мировой истории, которая по достижении этого состояния будет завершена? Быть может, будет достаточно, если человек, осознав этот идеал, воплотит его в жизнь посредством собственной социальной деятельности? Но хватит ли могущества человека, чтобы идеал был реализован его собственными силами?

Ведь как раз Кант показал, что в полной мере человек может отвечать лишь за свои намерения, тогда как их результат всегда оказывается зависим от бесчисленного множества обстоятельств, контроль за которыми не может быть в полной мере доступен ограниченным возможностям человека, а может быть по силам лишь всемогущему Творцу.

Эти, равно как и ряд других соображений вынудили Гегеля связать достижение идеала с деятельностью Бога, реализующего собственную цель через деятельность человека, преследующего лишь свои частные цели и не ведающего об их истинных результатах.

Именно потому не человек, а Бог в этой философской концепции является подлинным субъектом истории. Но отсюда вытекал и неизбежный вывод Гегеля: адекватное осознание идеала возможно лишь в момент его реализации, т. е. в конце истории в противном случае человек, а не Бог стал бы ее подлинным творцом.

Это осознание совершилось в его собственной системе, следовательно, история завершена, а идеал реализован в современной Гегелю немецкой действительности. Как известно, именно данный вывод вызвал наибольшее число нареканий в адрес философа.

Однако классический анализ категорий морали и нравственности, равно как и исследование возникающих в связи с ними парадоксов и антиномий, был дан именно в немецком идеализме конца XVIII – первой трети XIX в., в силу чего наше рассмотрение мы можем завершить именно на данном пункте.