Новая экономическая социология (В. Зелизер)

Кроме сетевого подхода в новой экономической социологии представлен со­циокультурный анализ экономических явлений. В новой экономической социо­логии наилучшими и самыми интересными в этом направлении являются рабо­ты В. Зелизер (профессор социологии Принстонского университета). В 1978 г. она опубликовала в “American Journal of Sociology” работу “Human values and the market: the case of life insurance and death in 19 century America” («Человеческие ценности и рынок: случай страхования жизни и смерти в Америке XIX столетия»). Именно эта работа впоследствии была включена Грановеттером и Сведбергом в их «Социологию экономической жизни» в 1992 г. В 1979 г. Зелизер опу­бликовала книгу “Morals and markets: the development of life insurance in the United States” («Мораль и рынок: развитие страхования жизни в США»), а в 1985 г. книгу “Pricing the priceless child: the changing social value of children” («Оценивая бесценного ребенка: изменяющаяся социальная ценность детей»), и в 1990-х гг. Вивьяна Зелизер продолжает активно заниматься вопросами экономической социологии, предметом ее исследования становятся деньги как объект изучения социологии, а в самое последнее время — проблемы взаимосвязи личных взаимоотношений людей и экономики (например, love affair на рабочем месте — “The Purchase of Intimacy”, 2005). В самой последней ее книге “Economic Lives: How Culture Shapes the Economy” заново рассматриваются все эти проблемы с позиции уже нашего времени.

Хотя влияние Уайта и Грановеттера на Зелизер вряд ли имело место — по крайней мере, у нее нет ссылок на их сетевой подход и другие идеи, — тем не менее общая концепция экономической социологии совпадает с идеей новой экономической социологии. Зелизер, как и Грановеттер, обращается к микро-социоэкономическому анализу, ее задача — показать, как социологический под­ход к традиционным экономическим объектам позволяет выявить новые точки зрения и новые возможности в понимании объекта исследования. Хотя подход Зелизер, в отличие от Грановеттера, более ориентирован на исследование конкретного экономического явления в его исторической перспективе. Рассмотрим более подробно, как социологический анализ применяется у Зелизер в исследо­вании истории страхования.

В. Зелизер ставит в качестве основного вопроса следующий: как происходит распространение рынка и коммерциализации тех человеческих ценностей, кото­рые обычно исключены из сферы экономики и считаются запретными для рынка? То, что такое распространение рынка происходит, является очевидным фактом — человеческая кровь, используемая для переливаний, становится товаром; чело­веческие органы, необходимые для пересадки, включаются в рыночный оборот. Но для нее одним из самых интересных случаев выступает коммерциализация смерти. Как происходит рационализация отношения к смерти в XIX столетии? Как она становится объектом рационального планирования и экономических отношений? Как человеческая жизнь получает денежную оценку? В дохристи­анскую эпоху жизнь человека имела четкую денежную оценку, — ссылается на «Философию денег» Зиммеля Зелизер, — это было выражено в четко зафикси­рованных платах за различные виды убийства. Но с распространением христи­анских традиций человеческая душа и жизнь стали принадлежностью не чело­века, а Бога. Соответственно уже в римском праве был зафиксирован момент, что человеческая жизнь не может быть объектом торговли и оценена в денежном выражении: раз душа человека принадлежит Богу, значит, сам человек бесценен. Такой подход получил признание в законодательстве многих европейских страни США, кроме того, бесценность человеческой жизни стала общепринятой со­циальной нормой.

Начало процессов страхования жизни в XVIII столетии как раз и натолкну­лось на большое сопротивление оценке человеческой жизни. В конце XVIII века в США некоторые фирмы, исходя из социально оправданного желания защи­тить вдов и сирот в случае потери основного кормильца семьи, стали включать в свой бизнес страхование жизни, но вынуждены были вскоре уйти с этого рынка в другие, причем процветающие тогда сегменты страхования — страхование от пожара, крушений морских судов и т. д. Страхование жизни стало в то время и предметом религиозных споров — «фундаменталисты» полностью отрица­ли возможности страхования жизни (некоторые секты, например меннониты, исключали из своих рядов тех, кто участвовал в этом), им противостояли «мо­дернисты», которые были более склонны к одобрению предпринимательства и страховой деятельности. Что же так сильно препятствовало страхованию жиз­ни, в отличие, например, от страхования от пожара? Зелизер настаивает на том, что социальные ценности, принятые в обществе, не могли включать человече­скую жизнь в объект экономического рассмотрения, необходимо было создать новую систему социальных ценностей, которая бы по-другому относилась к че­ловеческой жизни. В общественном мнении деньги, полученные в виде стра­ховки, с одной стороны, считались «грязными деньгами», ведь это были день­ги, которые считались профанацией святого — человеческой жизни. С другой стороны, страховые деньги были связаны с суевериями, это были «магические деньги» (“magical money”) — казалось, особенно женщинам, для которых и было предназначено страхование жизни, что если глава семьи оплачивает страховку, то тем самым он приближает свою собственную смерть.

Но с середины XIX в. страхование жизни вдруг получает неожиданное разви­тие, и к 1870 г. в США этот вид страховки становится общепризнанным. Этому явлению способствовал ряд объективных условий — рост городов и изменение типа семейных отношений (страховка стала единственным возможным источни­ком существования для семьи нуклеарного типа), экономический подъем, новая тактика бизнеса (использование страховых агентов, которые только при личной встрече говорили о страховании жизни). Но главным, с точки зрения Зелизер, стала ритуализация страхования жизни — изменение социальной оценки страхования жизни от негативной к позитивной. Дело в том, что деньги и смерть всегда были связаны символическим образом — неограниченная или нерациональная растрата денег при похоронах была необходимым условием, это были так на­зываемые «сакральные деньги» (“sacred money”). Эти деньги как бы покупали возможность беспрепятственного продвижения души умершего в другой мир. Обществом осуждаемы были такие явления, как выискивание дешевых предме­тов для похорон, торговля с целью снижения цен на похоронные услуги и т. д. Теперь необходимо было ритуализировать страхование жизни в общественном сознании, перевести эти «профанические деньги» в сферу «сакральных денег». Именно так и происходило с начала XIX столетия: во-первых, страховка стала считаться квазирелигиозным объектом, через нее человек теперь защищался от смерти — это было не приближение смерти, а охранение от нее; во-вторых, стра­хование жизни стало ритуалом «доброй смерти» (“good death”) — считалось, что хороший семьянин должен был позаботиться о своих близких не только в на­стоящем, но и в будущем (так страховка становилась социально-одобряемым явлением); в-третьих, страхование стало выступать источником обеспечения «экономического бессмертия» — традиционная христианская идея бессмертия души получила в XIX в. другую интерпретацию, что человек жив в памяти людей, поэтому через страховку человек добивался большей и лучшей памяти о себе после смерти.

Этот процесс коммерциализации смерти и изменения ее социальной оцен­ки ярко проявляется через эмпирический анализ завещаний: если до середины XVIII столетия завещания были скорее средствами обеспечения духовного осво­бождения после смерти (в них в основном речь шла об обряде похорон, процес­сии, о церковной службе, о количестве розданных денег бедным, которые будут молиться за покойного), то теперь завещания стали экономическими средствами распределения собственности и денег между потомками. Вскоре и сама смерть получила экономическое определение: «все события, приводящие к окончанию способности человеческой жизни зарабатывать», — цитирует В. Зелизер одного автора (1924 г.).

Итак, препятствия в денежной оценке человеческой жизни были устранены с помощью ритуализации страхования жизни, профанация святого — денежное измерение человеческой жизни — было опять сакрализовано, экономический бизнес — страхование жизни — получил социальное оправдание. Так социаль­ные ценности и отношения способствуют развитию рынка и коммерциализации таких неэкономических объектов, как человеческая жизнь и смерть.